Стихотворения в прозе

Две громады, два великана вздымаются по обеим сторонам небосклона: Юнгфрау и Финстерааргорн.

Я иду проворно... Но легкие шаги по-прежнему шелестят за мною, близко, близко... И впереди опять темнеет яма.

А нищий ждал... и протянутая его рука слабо колыхалась и вздрагивала.

Потом опять принимаются бродить вдоль и поперек. Между нами вертится небольшого росту мальчик; от времени до времени он пищит тонким, однозвучным голоском: "Тятенька, боюсь!" – Мне тошно на́ сердце от этого писку – и я тоже начинаю бояться... чего? не знаю сам. Только я чувствую: идет и близится большая, большая беда.

Смутился дурак и начал печалиться о том, как бы прекратить те неприятные слухи?

По самой середине этого сада, на зеленой лужайке, росло дерево необычайного вида.

Любители стихов! Товарищи! Друзья!

Тот же чернорабочий (другому)

Мы были когда-то короткими, близкими друзьями... Но настал недобрый миг – и мы расстались, как враги.

Вдруг в мою комнату, сквозь раскрытое окно, легко позванивая и шурша, влетела большая птица.

Вдруг в комнату с сухим треском влетело большое насекомое, вершка в два длиною... влетело, покружилось и село на стену.

Далеко Ротшильду до этого мужика!

Перед судом собственной совести, перед лицом собственного бога – он, это чудо, этот изверг добродетели, возводил очи горе́ и твердым и ясным голосом произносил: "Да, я достойный, я нравственный человек!"

Я обернулся в ту сторону, куда она глядела...

Я стоял на вершине пологого холма; передо мною – то золотым, то посеребренным морем – раскинулась и пестрела спелая рожь.

Нам было строго запрещено беспокоить и притеснять жителей; они и так смотрели на нас косо, хоть мы и считались союзниками.

Как хороши, как свежи были розы...

Я знавал одного монаха, отшельника, святого. Он жил одною сладостью молитвы – и, упиваясь ею, так долго простаивал на холодном полу церкви, что ноги его, ниже колен, отекли и уподобились столбам. Он их не чувствовал, стоял – и молился.

Лицо ее было белое... белое, как ее одежда; обнаженные руки висели недвижно. Она вся словно окаменела; всем телом своим, каждой чертою лица своего эта женщина походила на мраморную статую.

Они дышали вечностью, эти звуки – всею свежестью, всем равнодушием, всею силою вечности. Голос самой природы слышался мне в них, тот красивый, бессознательный голос, который никогда не начинался – и не кончится никогда.