Вешние воды - Глава 6

Но не голосом Джеммы – ею самою любовался Санин. Он сидел несколько позади и сбоку и думал про себя, что никакая пальма – даже в стихах Бенедиктова, тогдашнего модного поэта, – не в состоянии соперничать с изящной стройностью ее стана. Когда же она, на чувствительных нотках, возводила кверху глаза – ему казалось, что нет такого неба, которое не разверзлось бы перед таким взором. Даже старик Панталеоне, который, прислонясь плечом к притолке двери и уткнув подбородок и рот в просторный галстух, слушал важно, с видом знатока, – даже тот любовался лицом прекрасной девушки и дивился ему – а, кажется, должен был он к нему привыкнуть! Окончив свои дуэттино с дочерью, фрау Леноре заметила, что у Эмилио голос отличный, настоящее серебро, но что он теперь вступил в тот возраст, когда голос меняется (он действительно говорил каким-то беспрестанно ломавшимся басом), и что по этой причине ему запрещено петь; а что вот Панталеоне мог бы, в честь гостя, тряхнуть стариной! Панталеоне тотчас принял недовольный вид, нахмурился, взъерошил волосы и объявил, что он уже давно все это бросил, хотя действительно мог в молодости постоять за себя, – да и вообще принадлежал к той великой эпохе, когда существовали настоящие, классические певцы – не чета теперешним пискунам! – и настоящая школа пения; что ему, Панталеоне Чиппатола из Варезе, поднесли однажды в Модене лавровый венок и даже по этому случаю выпустили в театре несколько белых голубей; что, между прочим, один русский князь Тарбусский – "il principe Tarbusski", – с которым он был в самых дружеских отношениях, постоянно за ужином звал его в Россию, обещал ему горы золота, горы!.. но что он не хотел расстаться с Италией, с страною Данта – il paese del Dante! – Потом, конечно, произошли... несчастные обстоятельства, он сам был неосторожен... Тут старик перервал самого себя, вздохнул глубоко раза два, потупился – и снова заговорил о классической эпохе пения, о знаменитом теноре Гарсиа, к которому питал благоговейное, безграничное уважение.

"Вот был человек! – воскликнул он. – Никогда великий Гарсиа – "il gran Garcia“ – не унижался до того, чтобы петь, как теперешние теноришки – tenor acci – фальцетом: все грудью, грудью, voce di petto, si! [1]" Старик крепко постучал маленьким засохшим кулачком по собственному жабо! "И какой актер! Вулкан, signori miei [2], вулкан, un Vesuvio! Я имел честь и счастье петь вместе с ним в опере dellillustrissimo maestro [3] Россини – в "Отелло“! Гарсиа был Отелло – я был Яго – и когда он произносил эту фразу..."

Тут Панталеоне стал в позитуру и запел дрожавшим и сиплым, но все еще патетическим голосом:

Li...ra da ver...so da ver...so il fato

Io più no... no... no... non temerò! [4]

– "Театр трепетал, signori miei! но и я не отставал; и я тоже за ним:

Li...ra da ver...so da ver...so il fato

Temer più non dovrò! [5]

– "И вдруг он – как молния, как тигр:

Morrò!.. ma vendicato... [6]