Записки охотника - Петр Петрович Каратаев
– Все к черту пошло. Я же ее и погубил. Матренушка у меня смерть любила кататься в санках, и сама, бывало, правит; наденет свою шубку, шитые рукавицы торжковские да только покрикивает. Катались-то мы всегда вечером, чтобы, знаете, кого-нибудь не встретить. Вот как-то раз выбрался день такой, знаете, славный; морозно, ясно, ветра нету... мы и поехали. Матрена взяла вожжи. Вот я и смотрю, куда это она едет? Неужели в Кукуевку, в деревню своей барыни? Точно, в Кукуевку. Я ей и говорю: "Сумасшедшая, куда ты едешь?" Она глянула ко мне через плечо да усмехнулася. Дай, дескать, покуражиться. А! – подумал я, – была не была!.. Мимо господского дома прокатиться ведь хорошо? ведь хорошо – скажите сами? Вот мы и едем. Иноходец мой так и плывет, пристяжные совершенно, скажу вам, завихрились – вот уж и кукуевскую церковь видно; глядь, ползет по дороге старый зеленый возок и лакей на запятках торчит... Барыня, барыня едет! Я было струсил, а Матрена-то как ударит вожжами по лошадям да как помчится прямо на возок! Кучер, тот-то, вы понимаете, видит: летит навстречу Алхимерэс какой-то, хотел, знаете, посторониться, да круто взял, да в сугроб возок-то и опрокинул. Стекло разбилось – барыня кричит: "Ай, ай, ай! ай, ай, ай!" Компаньонка пищит: "Держи, держи!" А мы, давай бог ноги, мимо. Скачем мы, а я думаю: худо будет, напрасно я ей позволил ехать в Кукуевку. Что ж вы думаете? Ведь узнала барыня Матрену и меня узнала, старая, да жалобу на меня и подай: беглая, дескать, моя девка у дворянина Каратаева проживает; да тут же и благодарность, как следует, предъявила. Смотрю, едет ко мне исправник; а исправник-то был мне человек знакомый, Степан Сергеич Кузовкин, хороший человек, то есть, в сущности человек не хороший. Вот, приезжает и говорит: так и так, Петр Петрович, – как же вы это так?.. Ответственность сильная, и законы на этот счет ясные. Я ему говорю: "Ну, об этом мы, разумеется, с вами побеседуем, а вот не хотите ли перекусить с дороги?" Перекусить-то он согласился, но говорит: "Правосудие требует, Петр Петрович, сами посудите". – "Оно конечно, правосудие, – говорю я, – оно, конечно... а вот, я слышал, у вас лошадка есть вороненькая, так не хотите ли поменяться на моего Лампурдоса?.. А девки Матрены Федоровой у меня не имеется". – "Ну, – говорит он, – Петр Петрович, девка-то у вас, мы ведь не в Швейцарии живем... а на Лампурдоса поменяться лошадкой можно; можно, пожалуй, его и так взять". Однако на этот раз я его кое-как спровадил. Но старая барыня завозилась пуще прежнего; десяти тысяч, говорит, не пожалею. Видите ли, ей, глядя на меня, вдруг в голову пришло женить меня на своей зеленой компаньонке, – это я после узнал: оттого-то она так и разозлилась. Чего только эти барыни не придумают!.. Со скуки, должно быть. Плохо мне пришлось: и денег-то я не жалел, и Матрену-то прятал, – нет! Затормошили меня, завертели совсем. В долги влез, здоровья лишился... Вот лежу однажды ночью у себя на постеле и думаю: "Господи боже мой, за что терплю? Что ж мне делать, коли я ее разлюбить не могу?.. Ну, не могу, да и только!" Шасть ко мне в комнату Матрена. Я на это время спрятал ее было у себя на хуторе, верстах в двух от своего дома. Я испугался. "Что? аль и там тебя открыли?" – "Нет, Петр Петрович, – говорит она, – никто меня не беспокоит в Бубнове; да долго ли это продолжится? Сердце мое, говорит, надрывается, Петр Петрович; вас мне жаль, моего голубчика; век не забуду ласки вашей, Петр Петрович, а теперь пришла с вами проститься". – "Что ты, что ты, сумасшедшая?.. Как проститься? как проститься?" – "А так... пойду да себя и выдам". – "Да я тебя, сумасшедшую, на чердак запру... Иль ты погубить меня вздумала? уморить меня желаешь, что ли?" Молчит себе девка да глядит на пол. "Ну, да говори же, говори!" – "Не хочу вам больше беспокойства причинять, Петр Петрович". Ну, поди, толкуй с ней... "Да ты знаешь ли, дура, ты знаешь ли, сума... сумасшедшая..."