Старый гений

Гений лет не имеет – он преодолевает все, что останавливает обыкновенные умы.

О силе и значении этих связей достоверно не знаю, да думаю, что это и не важно. Все равно – какая бабушка ему ни ворожила и все на милость преложила.

– Ах, сударыня, и охота же вам! Бросьте лучше! Нам очень вас жаль, да что делать, когда он никому не платит... Утешьтесь тем, что не вы первая, не вы и последняя.

– Ну, – отвечают, – чтоб всем-то хорошо – вы уж это оставьте, – это специалисты выдумали, и это невозможно.

– Почему же невозможно? У него состояние во всяком случае больше, чем он всем нам должен, и пусть он должное отдаст, а ему еще много останется.

– Какую неприятность?

– Ну, извините, – говорит старушка, – я вам не поверю: он замотался, но человек хороший.

– Ну, так тогда употребите меры.

А вопрошаемые на нее только посмотрят да отвернутся или даже предложат идти высшим жаловаться.

Говорят: "Да где он? о нем доносят, что его нет!"

– Это вовсе и не его дом. У него нет дома: это дом его жены.

– Да это вы так судите, но закон судит иначе. Жена на него тоже счеты предъявляла и жаловалась суду, и он у нее не значится... Он, черт его знает, он всем нам надоел, – и зачем вы ему деньги давали! Когда он в Петербурге бывает – он прописывается где-то в меблированных комнатах, но там не живет. А если вы думаете, что мы его защищаем или нам его жалко, то вы очень ошибаетесь: ищите его, поймайте, – это ваше дело, – тогда ему "вручат".

– Что ты, – говорит, – мне ни уверяй, а я вижу, что все оно от того же самого движет, что надо смазать.

– Трех тысяч не берут за то только, чтобы бумажку вручить! Ведь это что же такое?.. Нет, прежде лучше было.

– Голубушка моя, – отвечаю ей, – уверяю вас, что вы меня своим горем очень трогаете, но я и своих-то дел вести не умею и решительно ничего не могу вам посоветовать. Расспросили бы вы по крайней мере о нем кого-нибудь: кто он такой и кто за него поручиться может?

– Ну, самого его прямо спросите.

– Ну вот видите, – это, выходит, совсем какая-то темная личность.

"Почему же, батюшка, непременно триста?"

"Ничего, сударь, не понимаю".

– Решительно, – говорю, – не знаю, отчего вы ему верите?