Хаджи-Мурат

– Можно, – быстро, весело заговорил Бата. – Все можно. Против меня ни один чеченец не сумеет пройти, А то другой пойдет, все пообещает, да ничего не сделает. А я могу.

Авдеев отвалился набок, давая место Панову и выпуская дым изо рта.

– Чечен мирная, – заговорил тот, который был пониже. – Это был Бата. – Ружье иок, шашка иок, – говорил он, показывая на себя. – Кинезь надо.

– Зачем тебя звали? – спросила Марья Васильевна.

Воронцов не мог отрицать, но разочаровал жену в том, что был не сам Хаджи-Мурат, а только лазутчик, объявивший, что Хаджи-Мурат завтра выедет к нему в то место, где назначена рубка леса.

Водка, то есть спирт, который пили солдаты на Кавказе, нашелся, и Панов, строго нахмурившись, поднес Авдееву крышку спирта. Авдеев начал пить, но тотчас же отстранил крышку рукой.

Там, где шла рубка, солдаты, бывшие ближе к дороге, выбегали смотреть. Офицер крикнул на них, но Воронцов остановил его.

– Vous ne pouvez pas m'empêcher d'aller voir madame la générale [4].

– Я говорю, домой приказать не хочешь ли чего? – опять спросил Панов, трогая его за холодную ширококостную руку.

– Про старые дрожжи поминать двожды, – сказала сноха, и все, положив цепы, пошли к дому.

Вообще весь обед прошел в рассказах о Хаджи-Мурате. Все наперерыв хвалили его храбрость, ум, великодушие. Кто-то рассказал про то, как он велел убить двадцать шесть пленных; но и на это было обычное возражение:

– Да, да, – спокойно проговорил Воронцов. – Как же он хочет отплатить Шамилю? – сказал он переводчику. – Да скажи ему, что он может сесть.

– Якши, хорошо, – сказал Хаджи-Мурат и ушел в спальню.

И, дав еще папироску веселому Хан-Магоме, Лорис-Меликов пошел в гостиную.

– Il y a quelqu'un [4], – сказала маска, останавливаясь. Ложа действительно была занята. На бархатном диванчике, близко друг к другу, сидели уланский офицер и молоденькая, хорошенькая белокуро-кудрявая женщина в домино, с снятой маской. Увидав выпрямившуюся во весь рост и гневную фигуру Николая, белокурая женщина поспешно закрылась маской, уланский же офицер, остолбенев от ужаса, не вставая с дивана, глядел на Николая остановившимися глазами.

Он сделал много зла полякам. Для объяснения этого зла ему надо было быть уверенным, что все поляки негодяи. И Николай считал их таковыми и ненавидел их в мере того зла, которое он сделал им.

После обеда Николай ездил в балет, где в трико маршировали сотни обнаженных женщин. Одна особенно приглянулась ему, и, позвав балетмейстера, Николай благодарил его и велел подарить ему перстень с брильянтами.

– Вот так оказия, – сказала Марья Дмитриевна, опустив рукава и ощупывая рукой шпильки в своей густой косе. – Так я пойду разбужу Ивана Матвеевича, – сказала она.

– Напиши так и отдай моему посланнику.

Хаджи-Мурат помахал рукой перед лицом, показывая этим, что ему ничего не нужно и что он не возьмет, а потом, показав на горы и на свое сердце, пошел к выходу. Все пошли за ним. Офицеры, оставшиеся в комнатах, вынув шашку, разглядывали клинок на ней и решили, что это была настоящая гурда.