Воскресение - Часть первая - Глава 50

– Ах, Фанарин! – морщась, сказал Масленников, вспоминая, как в прошлом году этот Фанарин на суде допрашивал его как свидетеля и с величайшей учтивостью в продолжение получаса поднимал на смех. – Я бы не посоветовал тебе иметь с ним дело. Фанарин – est un homme taré [4].

– И еще к тебе просьба, – не отвечая ему, сказал Нехлюдов. – Давно очень я знал одну девушку – учительницу. Она очень жалкое существо и теперь тоже в тюрьме, а желает повидаться со мной. Можешь ты мне дать и к ней пропуск?

Масленников немного набок склонил голову и задумался.

– Это политическая?

– Да, мне сказали так.

– Вот видишь, свидания с политическими даются только родственникам, но тебе я дам общий пропуск. Je sais que vous n'abuserez pas... [5] Как ее зовут, твою protégée?.. Богодуховской? Elle est jolie? [6]

– Hideuse [7].

Масленников неодобрительно покачал головой, подошел к столу и на бумаге с печатным заголовком бойко написал: "Подателю сего, князю Дмитрию Ивановичу Нехлюдову, разрешаю свидание в тюремной конторе с содержащейся в замке мещанкой Масловой, равно с фельдшерицей Богодуховской", – дописал он и сделал размашистый росчерк.

– Вот ты увидишь, какой порядок там. А соблюсти там порядок очень трудно, потому что переполнено, особенно пересыльными: но я все-таки строго смотрю и люблю это дело. Ты увидишь – им там очень хорошо и они довольны. Только надо уметь обращаться с ними. Вот на днях была неприятность – неповиновение. Другой бы признал это бунтом и сделал бы много несчастных. А у нас все прошло очень хорошо. Нужна, с одной стороны, заботливость, с другой – твердая власть, – сказал он, сжимая выдающийся из-за белого крепкого рукава рубашки с золотой запонкой белый пухлый кулак с бирюзовым кольцом, – заботливость и твердая власть.

– Ну, этого я не знаю, – сказал Нехлюдов, – я был там два раза, и мне было ужасно тяжело.

– Знаешь что? Тебе надо сойтись с графиней Пассек, – продолжал разговорившийся Масленников, – она вся отдалась этому делу. Elle fait beaucoup de bien [8]. Благодаря ей, может быть, и мне, без ложной скромности скажу, удалось все изменить, и изменить так, что нет уже тех ужасов, которые были прежде, а им прямо там очень хорошо. Вот ты увидишь. Вот Фанарин, я не знаю его лично, да и по моему общественному положению наши пути не сходятся, но он положительно дурной человек, вместе с тем позволяет себе говорить на суде такие вещи, такие вещи...

– Ну, благодарствуй, – сказал Нехлюдов, взяв бумагу и, не дослушав, простился с своим бывшим товарищем.

– А к жене ты не пойдешь?

– Нет, извини меня, теперь мне некогда.

– Ну, как же, она не простит мне, – говорил Масленников, провожая бывшего товарища до первой площадки лестницы, как он провожал людей не первой важности, но второй важности, к которым он причислял Нехлюдова. – Нет, пожалуйста, зайди хоть на минуту.

Но Нехлюдов остался тверд, и, в то время как лакей и швейцар подскакивали к Нехлюдову, подавая ему пальто и палку, и отворяли дверь, у которой снаружи стоял городовой, он сказал, что никак не может теперь.

– Ну, так в четверг, пожалуйста. Это ее приемный день. Я ей скажу! – прокричал ему Масленников с лестницы.