Воскресение - Часть вторая - Глава 10
Это был тот самый Шенбок, который тогда заезжал к тетушкам. Нехлюдов давно потерял его из вида, но слышал про него, что он, несмотря на свои долги, выйдя из полка и оставшись по кавалерии, все как-то держался какими-то средствами в мире богатых людей. Довольный, веселый вид подтверждал это.
– Вот хорошо-то, что поймал тебя! А то никого в городе нет. Ну, брат, а ты постарел, – говорил он, выходя из пролетки и расправляя плечи. – Я только по походке и узнал тебя. Ну, что ж, обедаем вместе? Где у вас тут кормят порядочно?
– Не знаю, успею ли, – отвечал Нехлюдов, думая только о том, как бы ему отделаться от товарища, не оскорбив его. – Ты зачем же здесь? – спросил он.
– Да дела, братец. Дела по опеке. Я опекун ведь. Управляю делами Саманова. Знаешь, богача. Он рамоли. А пятьдесят четыре тысячи десятин земли, – сказал он с какой-то особенной гордостью, точно он сам сделал все эти десятины. – Запущены дела были ужасно. Земля вся была по крестьянам. Они ничего не платили, недоимки были больше восьмидесяти тысяч. Я в один год все переменил и дал опеке на семьдесят процентов больше. А? – спросил он с гордостью.
Нехлюдов вспомнил, что слышал, как этот Шенбок именно потому, что он прожил все свое состояние и наделал неоплатных долгов, был по какой-то особенной протекции назначен опекуном над состоянием старого богача, проматывавшего свое состояние, и теперь, очевидно, жил этой опекой.
"Как бы отделаться от него, не обидев его?" – думал Нехлюдов, глядя на его глянцевитое, налитое лицо с нафиксатуаренными усами и слушая его добродушно-товарищескую болтовню о том, где хорошо кормят, и хвастовство о том, как он устроил дела опеки.
– Ну, так где же обедаем?
– Да мне некогда, – сказал Нехлюдов, глядя на часы.
– Так вот что. Вечером нынче скачки. Ты будешь?
– Нет, я не буду.
– Приезжай. Своих уж у меня нет. Но я держу за Гришиных лошадей. Помнишь? У него хорошая конюшня. Так вот приезжай, и поужинаем.
– И ужинать не могу, – улыбаясь, сказал Нехлюдов.
– Ну что ж это? Ты куда теперь? Хочешь, я довезу.
– Я к адвокату. Он тут за углом, – сказал Нехлюдов.
– А, да ведь ты что-то в остроге делаешь? Острожным ходатаем стал? Мне Корчагины говорили, – смеясь, заговорил Шенбок. – Они уже уехали. Что такое? Расскажи!
– Да, да, все это правда, – отвечал Нехлюдов, – что же рассказывать на улице!
– Ну да, ну да, ты ведь всегда чудак был. Так приедешь на скачки?
– Да нет, и не могу и не хочу. Ты, пожалуйста, не сердись.
– Вот, сердиться! Ты где стоишь? – спросил он, и вдруг лицо его сделалось серьезно, глаза остановились, брови поднялись. Он, очевидно, хотел вспомнить, и Нехлюдов увидал в нем совершенно такое же тупое выражение, как у того человека с поднятыми бровями и оттопыренными губами, которое поразило его в окне трактира.
– Холодище-то какой! А?
– Да, да.
– Покупки у тебя? – обратился он к извозчику.
– Ну, так прощай; очень, очень рад, что встретил тебя, – сказал Шенбок и, пожав крепко руку Нехлюдову, вскочил в пролетку, махая перед глянцевитым лицом широкой рукой в новой белой замшевой перчатке и привычно улыбаясь своими необыкновенно белыми зубами.
"Неужели я был такой? – думал Нехлюдов, продолжая свой путь к адвокату. – Да, хоть не совсем такой, но хотел быть таким и думал, что так и проживу жизнь".