Воскресение - Часть третья - Глава 11

Тут же был и Анатолий Крыльцов. Исхудалый и бледный, с поджатыми под себя ногами в валенках, он, сгорбившись и дрожа, сидел в дальнем углу нар и, засунув руки в рукава полушубка, лихорадочными глазами смотрел на Нехлюдова. Нехлюдов хотел подойти к нему, но направо от двери, разбирая что-то в мешке и разговаривая с хорошенькой улыбающейся Грабец, сидел курчавый рыжеватый человек в очках и гуттаперчевой куртке. Это был знаменитый революционер Новодворов, и Нехлюдов поспешил поздороваться с ним. Он особенно поторопился это сделать потому, что из всех политических этой партии один этот человек был неприятен ему. Новодворов блеснул через очки своими голубыми глазами на Нехлюдова и, нахмурившись, подал ему свою узкую руку.

– Что же, приятно путешествуете? – сказал он, очевидно, иронически.

– Да, много интересного, – отвечал Нехлюдов, делая вид, что не видит иронии, а принимает это за любезность, и подошел к Крыльцову.

Наружно Нехлюдов выказал равнодушие, но в душе он далеко не был равнодушен к Новодворову. Эти слова Новодворова, его очевидное желание сказать и сделать неприятное нарушили то благодушное настроение, в котором находился Нехлюдов. И ему стало уныло и грустно.

– Что, как здоровье? – сказал он, пожимая холодную и дрожащую руку Крыльцова.

– Да ничего, не согреюсь только, измок, – сказал Крыльцов, поспешно пряча руку в рукав полушубка. – И здесь собачий холод. Вон окна разбиты. – Он указал на разбитые в двух местах стекла за железными решетками. – Что вы, отчего не были?

– Не пускают, строгое начальство. Нынче только офицер оказался обходительный.

– Ну, хорош обходительный! – сказал Крыльцов. – Спросите Машу, что он утром делал.

Мария Павловна, не вставая с своего места, рассказала то, что произошло утром при выходе из этапа.

– По-моему, необходимо заявить коллективный протест, – решительным голосом сказала Вера Ефремовна, вместе с тем нерешительно и испуганно взглядывая на лица то того, то другого. – Владимир заявил, но этого мало.

– Какой протест? – досадливо морщась, проговорил Крыльцов. Очевидно, непростота, искусственность тона и нервность Веры Ефремовны уже давно раздражали его. – Вы Катю ищете? – обратился он к Нехлюдову. – Она все работает, чистит. Эту вычистила, нашу – мужскую; теперь женскую. Только блох уж не вычистить, едят поедом. А Маша что там делает? – спросил он, указывая головой на угол, в котором была Марья Павловна.

– Вычесывает свою приемную дочку, – сказала Ранцева.

– А насекомых она не распустит на нас? – сказал Крыльцов.

– Нет, нет, я аккуратно. Она теперь чистенькая, – сказала Марья Павловна. – Возьмите ее, – обратилась она к Ранцевой, – а я пойду помогу Кате. Да и плед ему принесу.

Ранцева взяла девочку и, с материнскою нежностью прижимая к себе голенькие и пухленькие ручки ребенка, посадила к себе на колени и подала ей кусок сахару.

Марья Павловна вышла, а вслед за ней в камеру вошли два человека с кипятком и провизией.