Что делать?

Он долго не мог отыскать свою шляпу; хоть раз пять брал ее в руки, но не видел, что берет ее. Он был как пьяный; наконец понял, что это под рукою у него именно шляпа, которую он ищет, вышел в переднюю, надел пальто; вот он уже подходит к воротам: "Кто это бежит за мною? – верно, Маша... верно, с нею дурно!" Он обернулся – Вера Павловна бросилась ему на шею, обняла, крепко поцеловала.

– Как не помнить такого ужина, мсье! Будет исполнено.

– Я полагаю, что в ее согласии ты мог быть более уверен, чем в моем.

– На вас, если не ошибаюсь, мундир такого-то полка?

– Но нет, представьте, что вам очень, очень нужно было бы, чтоб она сделала для вас что-нибудь, и она сказала бы вам: "Если я это сделаю, это будет мучить меня", – повторили бы вы ваше требование, стали ли бы настаивать?

– Друг мой, я отнимаю у вас время, но как же быть.

– Нет, останьтесь. Дайте же мне хоть сколько-нибудь оправдаться перед вами. Боже мой, как дурна должна я казаться в ваших глазах! То, что должно заставлять каждого порядочного человека сочувствовать, защищать, – это самое останавливает меня. О, какие мы жалкие люди!

– Верочка, иди обедать! – крикнула Марья Алексевна.

– Да, это правда, Верочка, мало похожего; только что же такое – мы с тобою?

– Ах, я и забыла, миленький, надо повенчаться прежде.

– И надобно, чтоб они были хорошие мастерицы своего дела; ведь нужно, чтобы дело шло собственным достоинством, ведь все должно быть основано на торговом расчете.

– Ходила, – отвечает Верочка, а сама дрожит.

– Так что же с тобою сделалось?

– Переверни еще несколько страниц назад.

– Как ты счастлив, что в твоем распоряжении порядочная лаборатория. Пожалуйста, повтори, повтори повнимательнее. Ведь полный переворот всего вопроса о пище, всей жизни человечества, – фабричное производство главного питательного вещества прямо из неорганических веществ. Величайшее дело, стоит Ньютонова открытия. Ты согласен?

Когда Мерцалова уехала, Рахметов сложил ньютоново "Толкование на Апокалипсис", поставил аккуратно на место и послал Машу спросить Веру Павловну, может ли он войти к ней. Может. Он вошел, с обыкновенною неторопливостью и холодностью.

– Нет, Рахметов, вы говорите ужасные вещи.

– Саша, а ведь ты не дал мне договорить о деле, – начала Вера Павловна, когда они часа через два сидели за чаем.

Скромная, кроткая, нежная, прекрасная, – прекраснее Астарты, прекраснее самой Афродиты, но задумчивая, грустная, скорбящая. Перед нею преклоняют колена, ей подносят венки роз. Она говорит: "Печальная до смертной скорби душа моя. Меч пронзил сердце мое. Скорбите и вы. Вы несчастны. Земля – долина плача".

– А если завтра поутру?