Что делать? - Глава третья. Замужество и вторая любовь
Через какие-нибудь полчаса раздумья для Лопухова было ясно все в отношениях Кирсанова к Вере Павловне. Но он долго все сидел и думал все о том же: разъяснять-то предмет было уже нечего, но занимателен был он; открытие было сделано в полной законченности всех подробностей, но было так любопытно, что довольно долго не дало уснуть.
Однако что ж в самом деле расстроивать свои нервы бессонницею? ведь уж три часа. Если не спится, надобно принять морфия; он принял две пилюли, "вот только взгляну на Верочку". Но вместо того чтобы подойти и взглянуть, он подвинул свои кресла к ее диванчику и уселся в них, взял ее руку и поцеловал. "Миленький мой, ты заработался, все для меня; какой ты добрый, как я люблю тебя", – проговорила она сквозь сон. Против морфия в достаточном количестве не устоит никакое крушение духа; на этот раз двух пилюль оказалось достаточно, вот уж одолевает дремота. Следовательно, крушение души своею силою приблизительно равнялось, по материалистическому взгляду Лопухова, четырем стаканам крепкого кофе, против которых Лопухову также было мало одной пилюли, а трех пилюль много. Он заснул, смеясь над этим сравнением.
22
Теоретический разговор
На другой день Кирсанов только что разлегся было сибаритски с сигарою читать для отдыха после своего позднего обеда по возвращении из госпиталя, как вошел Лопухов.
– Не вовремя гость – хуже татарина, – сказал Лопухов шутливым тоном, но тон выходил не совсем удачно шутлив. – Я тревожу тебя, Александр; но уж так и быть, потревожься. Мне надобно поговорить с тобою серьезно. Хотелось поскорее, утром проспал, не застал бы. – Лопухов говорил уже без шутки. "Что это значит? Неужели догадался?" – подумал Кирсанов. – Поговорим-ка, – продолжал Лопухов усаживаясь. – Погляди мне в глаза.
"Да, он говорит об этом, нет никакого сомнения".
– Слушай, Дмитрий, – сказал Кирсанов еще более серьезным тоном, – мы с тобою друзья. Но есть вещи, которых не должны дозволять себе и друзья. Я прошу тебя прекратить этот разговор. Я не расположен теперь к серьезным разговорам. И никогда не бываю расположен. – Глаза Кирсанова смотрели пристально и враждебно, как будто перед ним человек, которого он подозревает в намерении совершить злодейство.
– Нельзя не говорить, Александр, – продолжал Лопухов спокойным, но несколько чуть-чуть глухим голосом, – я понял твои маневры.
– Молчи. Я запрещаю тебе говорить, если не хочешь иметь меня вечным своим врагом, если не хочешь потерять мое уважение.
– Ты когда-то не боялся терять мое уважение, – помнишь? Теперь ведь ясно все. Я тогда не обратил внимания.
– Дмитрий, я прошу тебя уйти, или я ухожу.
– Не можешь уйти. Ты как полагаешь, твоими интересами я занят?
Кирсанов молчал.
– Мое положение выгодно. Твое в разговоре со мною – нет. Я представляюсь совершающим подвиг благородства. Но это все вздор. Мне нельзя иначе поступать по здравому смыслу. Я прошу тебя, Александр, прекратить твои маневры. Они не ведут ни к чему.
– Как? Неужели было уж поздно? Прости меня, – быстро проговорил Кирсанов, и сам не мог отдать себе отчета, радость или огорчение взволновало его от этих слов: "они не ведут ни к чему".