Князь Серебряный - Глава 21. Сказка
– Нечего мне таить! – отвечал Коршун. – Я хотел добыть ключи от твоей казны, а над тобой ничего не умышлял!
– Кто подослал тебя? Кто твои товарищи?
Коршун бесстрашно взглянул на Иоанна.
– Надежа, православный царь! Был я молод, певал я песню: "Не шуми, мати сыра-дуброва". В той ли песне царь спрашивает у добра молодца, с кем разбой держал? А молодец говорит: "Товарищей у меня было четверо: уж как первый мой товарищ черная ночь; а второй мой товарищ..."
– Будет! – прервал его Малюта, – посмотрим, что ты запоешь, как станут тебя с дыбов рвать, на козел подымать! Да кой прах! – продолжал он, вглядываясь в Коршуна, – я где-то уже видал эту кудластую голову!
Коршун усмехнулся и отвесил поклон Малюте.
– Виделись мы, батюшка, Малюта Скурлатыч, виделись, коли припомнишь, на Поганой Луже...
– Хомяк! – перебил его Малюта, обернувшись к своему стремянному, – возьми этого старика, потолкуй с ним, попроси его рассказать, зачем приходил к его царской! милости. Я сейчас сам в застенок приду!
– Пойдем, старина! – сказал Хомяк, ухватя Коршуна за ворот, – пойдем-ка вдвоем, потолкуем ладком!
– Постой! – сказал Иоанн. – Ты, Малюта, побереги этого старика: он не должен на пытке кончиться. Я придумаю ему казнь примерную, еще не бывалую, не слыханную; такую казнь, что самого тебя удивлю, отец параклисиарх!
– Благодари же царя, пес! – сказал Малюта Коршуну, толкая его, – доведется тебе, должно быть, пожить еще. Мы сею ночью тебе только суставы повывернем!
И вместе с Хомяком он вывел разбойника из опочивальни.
Между тем Перстень, пользуясь общим смятением, перелез через садовый частокол и прибежал на площадь, где находилась тюрьма. Площадь была пуста; весь народ повалил на пожар.
Пробираясь осторожно вдоль тюремной стены, Перстень споткнулся на что-то мягкое и, нагнувшись, ощупал убитого человека.
– Атаман! – шепнул, подходя к нему, тот самый рыжий песенник, который остановил его утром, – часового-то я зарезал! Давай проворней ключи, отопрем тюрьму, да и прощай; пойду на пожар грабить с ребятами! А где Коршун?
– В руках царя! – отвечал отрывисто Перстень. – Все пропало! Сбирай ребят, да и тягу! Тише; это кто?
– Я! – отвечал Митька, отделяясь от стены.
– Убирайся, дурень! Уноси ноги! Все выбирайтесь из Слободы! Сбор у кривого дуба!
– А князь-то? – спросил Митька протяжно.
– Дурень! Слышишь, все пропало! Дедушку схватили, ключей не добыли!
– А нешто тюрьма на запоре?
– Как не на запоре? Кто отпер?
– А я!
– Что ты, болван? Говори толком.
– Что ж говорить? Прихожу, никого нет; часовой лежит, раскидамши ноги. Я говорю: дай, мол, испробую, крепка ль дверь? Понапер в нее плечиком; а она, как была, так с заклепами и соскочи с петлей!
– Ай да дурень! – воскликнул радостно Перстень. – Вот, правду говорят: дураками свет стоит! Ах, дурак, дурак! Ах, губошлеп, губошлеп ты этакий!
И Перстень, схватив Митьку за виски, поцеловал его в обе щеки, причем Митька протянул, чмокая, и свои толстые губы, а потом хладнокровно утерся рукавом.
– Иди же за мной, такой-сякой сын, право! А ты, балалайка, здесь погоди. Коли что будет, свистни!
Перстень вошел в тюрьму. За ним ввалился и Митька.
За первою дверью были еще две другие двери, но те, как менее крепкие, еще легче подались от богатырского натиска Митьки.
– Князь! – сказал Перстень, входя в подземелье, – вставай!
Серебряный подумал, что пришли вести его на казнь.
– Ужели теперь утро? – спросил он, – или тебе, Малюта, до рассвета не терпится?