Как закалялась сталь - Часть вторая - Глава третья
Дверь открыла старушка в простеньком, подвязанном под подбородок платочке, мать Панкратова.
– Игнат дома, мамаша?
– Только что пришедши. А вы к нему?
Она не узнала Павла и, оборачиваясь назад, крикнула:
– Генька, тут к тебе!
Павел вошел с ней в комнату, положил на пол мешок.
Панкратов, доедая кусок, повернулся к нему из-за стола.
– Ежели ко мне, садись и рассказывай, а я пока борща умну миску, а то с утра на одной воде. – И Панкратов взял в руку огромную деревянную ложку.
Павел сел сбоку на продавленный стул. Сняв с головы фуражку, по старой привычке вытер ею лоб.
"Неужели я так изменился, что и Генька меня не узнал?"
Панкратов отправил ложки две борща в рот и, не получив от гостя ответа, повернул к нему голову:
– Ну, давай, что там у тебя?
Рука с куском хлеба на полдороге ко рту остановилась. Панкратов растерянно замигал:
– Э... постой... Тьфу ты, буза какая!
Видя его красное от натуги лицо, Корчагин не вытерпел и расхохотался.
– Павка! Ведь мы тебя за пропащего читали!.. Стой! Как тебя зовут?
На крики Панкратова из соседней комнаты выбежали старшая сестра и мать. Все втроем наконец удостоверились, что перед ними настоящий Корчагин.
В доме уже давно спали, а Панкратов все еще рассказывал о событиях за четыре месяца:
– Еще зимой в Харьков уехали Жаркий, Митяй и Михайло. И не куда-нибудь, стервецы, а в Коммунистический университет. Ванька и Митяй – на подготовительный, Михайло – на первый. Нас человек пятнадцать собралось. С горячки и я нашпарил заявление. Надо, думаю, в мозгах начинку подгустить, а то жидковато. Но, понимаешь, в комиссии меня посадили на песок.
Сердито посопев, Панкратов продолжал:
– Сначала у меня на мази дело было. Все статьи подходящие: партбилет есть, стажа по комсе хватает, насчет положеньев и происхожденьев носа не подточишь, но, когда дело дошло до политпроверки, здесь у меня получилась неприятность.
Заелся я с одним товарищем из комиссии. Подкидывает он мне такой вопросец: "Скажите, товарищ Панкратов, какие сведения вы имеете по философии?" А сведений-то, понимаешь, у меня никаких и не было. Но тут же вспомнил, был у нас грузчик один, гимназист, бродяга. В грузчики из форсу поступил. Он нам рассказывал как-то: черт его знает когда в Греции были такие ученые, что много о себе понимали, называли их философами. Один такой типчик, фамилии не помню, кажись, Идеоген, жил всю жизнь в бочке и так далее... Лучшим спецом среди них считался тот, кто сорок раз докажет, что черное – то белое, а белое – то черное. Одним словом, были они брехуны. Ну вот, я рассказ гимназиста вспомнил и подумал: "Объезжает меня с правой стороны этот член комиссии". А тот с хитринкой на меня поглядывает. Ну, я тут и жахнул. "Философия, – говорю, – это одно пустобрехство и наводка теней. Я, товарищи, этой бузой заниматься не имею никакой охоты. Вот насчет истории партии всей душой бы рад". Давай они меня тут марьяжить, откуда, мол, у меня такие новости про философию. Тут я еще кое-что прибавил со слов гимназиста, от чего вся комиссия в хохот. Я обозлился. "Что, – говорю, – вы с меня тут дурака строите?" За шапку – и домой.
Потом меня этот член комиссии в губкоме встретил и часа три беседовал. Оказывается, гимназистик-то напутал. Выходит, что философия – большое и мудрое дело.