Как закалялась сталь - Часть вторая - Глава седьмая

Рядом с санаторием Цека – большой сад центральной поликлиники. Через него коммунаровцы проходили к себе, возвращаясь с моря. Здесь, под тенью густой чинары, у высокой, из серого известняка стены любил отдыхать Корчагин. Сюда редко кто заглядывал. Отсюда можно было наблюдать оживленное движение людей по аллеям и дорожкам сада, по вечерам слушать музыку, будучи вдали от раздражающей сутолоки большого курорта.

И сегодня Корчагин забрался сюда. С удовольствием прилег на плетеную качалку и, разморенный морской ванной и солнцем, задремал. Мохнатое полотенце и недочитанный "Мятеж" Фурманова лежали на соседней качалке. Первые дни в санатории его не покидало состояние напряженной нервозности, не прекращались головные боли. Профессора все еще изучали его сложное и редкостное заболевание. Многократные выстукивания и выслушивания надоедали Павлу и утомляли его. Ординатор со странной фамилией Иерусалимчик, симпатичная партийка, с трудом находила своего пациента и терпеливо уговаривала пойти с ней к тому или другому специалисту.

– Честное слово, я устал от всего этого, – говорил Павел. – Пять раз в день рассказывай одно и то же. Не была ли сумасшедшей ваша бабушка, не болел ли ревматизмом ваш прадедушка? А черт его знает, чем он болел, я его и в глаза не видел! Потом каждый пытается уговорить меня сознаться, что я болел гонореей или еще чем-нибудь похуже, а мне за это, признаюсь, хочется стукнуть кого-нибудь по лысине. Дайте мне возможность отдохнуть! А то, если меня будут изучать все полтора месяца, я стану социально опасным.

Иерусалимчик смеялась, отвечала шуткой, но уже через несколько минут, взяв его под руку и по дороге рассказывая что-нибудь занимательное, приводила к хирургу.

Сегодня осмотра не предвиделось. До обеда час. Сквозь дремоту Павел уловил чьи-то шаги. Глаз не открыл: "Подумает, что сплю, и уйдет". Напрасная надежда: скрипнула качалка, кто-то сел. Тонкий запах духов подсказал, что рядом сидит женщина. Открыл глаза. Первое, что он увидел, – ослепительно белое платье и загорелые ноги в сафьяновых чувяках, затем стриженную по-мальчишечьи головку, два огромных глаза, ряд острых, как у мышонка, зубов. Она улыбнулась смущенно:

– Извините, я, кажется, вам помешала?

Корчагин промолчал. Это было не совсем вежливо, но у него еще была надежда, что соседка уйдет.

– Это ваша книга?

Она перелистывала "Мятеж".

– Да, моя.

Минута молчания.

– Скажите, товарищ, вы из санатория Цека?

Корчагин нетерпеливо шевельнулся. "Откуда ее принесло? Отдохнул, называется. Сейчас, наверно, спросит, чем я болен. Придется уходить". Он сказал неласково:

– Нет.

– А я как будто видела вас там.

Павел уже подымался, когда сзади грудной женский голос спросил:

– Ты чего сюда забралась, Дора?

На край качалки присела загорелая полная блондинка в пляжном санаторном костюме. Она мельком посмотрела на Корчагина:

– Я вас где-то видела, товарищ. Вы не в Харькове работаете?

– Да, в Харькове.

Корчагин решил закончить эти длительные переговоры.

– На какой работе?

– В ассенизационном обозе! – и невольно вздрогнул от их хохота.

– Нельзя сказать, чтобы вы были очень вежливы, товарищ.

Так началась их дружба, и Дора Родкина, член бюро Харьковского горкома партии, не раз вспоминала смешное начало знакомства.

*

Неожиданно в саду санатория "Таласса", куда Корчагин пришел на один из послеобеденных концертов, он встретился с Жарким. И, как ни странно, свел их фокстрот.