Цифры

Мой дорогой, когда ты вырастешь, вспомнишь ли ты, как однажды зимним вечером ты вышел из детской в столовую, остановился на пороге, – это было после одной из наших ссор с тобой, – и, опустив глаза, сделал такое грустное личико?

Конечно, ты хотел, после всех своих преступлений, показаться особенно деликатным, особенно приличным и кротким мальчиком. Нянька, передавая тебе единственный известный ей признак благовоспитанности, когда-то учила тебя: "Шаркни ножкой!" И вот ты, чтобы задобрить меня, вспомнил, что у тебя есть в запасе хорошие манеры. И я понял это – и поспешил ответить так, как будто между нами ничего не произошло, но все-таки очень сдержанно:

Ты в этот день проснулся с новой мыслью, с новой мечтой, которая захватила всю твою душу.

– Нет, нет, не царский! – закричал ты тонким голоском, поднимая брови. – Вовсе не царский, – я знаю.

– Ну, что ж делать! – сказал ты со вздохом. – Ну, царский, так царский. Ну, а цифры? Ведь можно же, – сказал ты, опять поднимая брови, но уже басом, рассудительно, – ведь можно же в царский день показывать цифры?

– Сейчас не хочу. Сказал, – завтра.

– Ну, хорошо же, дядька! – пригрозил ты дерзко и весело. – Помни ты это себе!

– Покажешь? – спрашивал ты иногда. – Непременно покажешь?

Ты придумал отличную игру: подпрыгивать, бить изо всей силы ногами в пол и при этом так звонко вскрикивать, что у нас чуть не лопались барабанные перепонки.

Но бабушки-то ты уж и совсем не боишься.

Но вот тут-то и начинается история.

– Перестань! – рявкнул я вдруг, неожиданно для самого себя, во все горло.

А я – я кинулся к тебе, дернул тебя за руку, да так, что ты волчком перевернулся передо мною, крепко и с наслаждением шлепнул тебя и, вытолкнув из комнаты, захлопнул дверь.

– Небось не умрешь, – холодно сказал я. – Покричишь, покричишь, да и смолкнешь.

И бабушка едва сидела на месте.

Было невмоготу и мне. Хотелось встать с места, распахнуть дверь в детскую и сразу, каким-нибудь одним горячим словом, пресечь твои страдания. Но разве это согласуется с правилами разумного воспитания и с достоинством справедливого, хотя и строгого дяди?

Как сжалось мое сердце при виде этих коробочек!

– И никогда ничего не куплю тебе.

Потом заходили к тебе мама и бабушка. И так же, как я, делали сначала вид, что вошли случайно... по делу... Затем качали головами и, стараясь не придавать своим словам значения, заводили речь о том, как это нехорошо, когда дети растут непослушными, дерзкими и добиваются того, что их никто не любит. А кончали тем, что советовали тебе пойти ко мне и попросить у меня прощения.

– И умирай, – отвечал ты сумрачным шепотом.